Женщины в Афганистане были на особом положении. Эту необъявленную войну, серьезное мужское дело, немногочисленные женщины – медсестры, машинистки, связистки, официантки – согревали своим душевным теплом, вносили в нее что-то домашнее, уютное.

– «Метель-один», я, «Первый», прием, – заскрипела вдруг ожившая радиостанция Шульгина.

«Метелью-один» был Шульгин. Он отнял руки от горячих ладоней девушки и нажал на тангенту радиостанции:

– «Первый», я, «Метель-один»…

– Время вышло, «Метель-один». Начинай отсчет… Передай Елене Сергеевне, чтобы не волновалась. Передай, все просчитано. Скажи ей, что я, Сидорчук, за тебя лично отвечаю. Так что, вперед, сынок…

Елена вдруг всхлипнула, не удержалась, припала на мгновение к груди лейтенанта. Ее волосы упали волной на выгоревшую ткань лейтенантского бронежилета.

– Я ничего не могу с собой поделать, Андрей, – зашептала она жалобно, сметая пальцами с ресниц горькую влагу слез, – прости… Мне трудно с собой справиться. Что мне с собой поделать? Я буду ждать. Всех вас ждать… Дай вам Бог всем вернуться назад…

Шульгин наклонился, прикоснулся губами к волосам девушки, быстро развернулся и побежал к вертолетам. Солдаты, прощаясь, замахали руками красивой печальной сестричке, оставленной их любимым лейтенантом.

Нехотя закружились с каким-то животным уханьем винты первого вертолета, у-у-у-у-ух, у-у-у-у-ух.

Затем это филинское уханье стало частым, свистящим…

И вертолет, рядом с которым стоял Андрей, начал медленно и неудержимо свой разбег.

Андрей сделал несколько шагов, держась за выставленный трап, не решаясь на последний рывок в дрожащую глубину десантного салона, и тут медицинская сестра решительно замахала рукой.

Начавший движение вертолет оторвался от лейтенанта, пошел вперед, содрогаясь мощью авиационных двигателей, а Шульгин развернулся в обратную сторону и побежал навстречу к медицинской сестре.

– Товарищ лейтенант, – выкрикнула она, – вы же забыли!.. Вы не взяли санитарную сумку!

Она сорвала с плеч походную аптечку с нашитым крестом – невинный предлог для краткой встречи, который забытой вещью прятался за ее спиной во время их быстрого разговора.

Шульгин поймал брошенную сумку.

– Это нам совсем не пригодится! – крикнул он через плечо, и побежал ко второму вертолету, тоже набирающему скорость.

Несколько рук подхватили его за тяжелую амуницию, и втащили в салон разгоняющейся машины.

3

И еще одно женское сердце трепетало в это тревожное утро.

Затряслись руки неуемной дрожью так, что вылетел серым воробьем из рук конверт с треугольной печатью.

Пэ-пэ… Восемьдесят девять девятьсот тридцать три.

Пэ-пэ – это полевая почта.

Почему же, собственно, полевая почта?

Где это?

Почему нет названия города в обратном адресе? Или хотя бы имени деревушки? Кулибино… Воробьево… Вересаевка… В болотах, в тайге, в дремучем лесу… Все равно где… Только не это пэ-пэ… Безымянная полевая почта…

Где же он все-таки служит?

Дрожащие пальцы подняли серенький конверт.

Почему этот крохотный листок так долго добирался какими-то окольными путями? Почему в строчках короткого письма – зима? А за окном уже тает снег.

Почему он так назойливо шутит? В каждой строчке, в каждом абзаце…

Почему старательно твердит, что все у него хорошо?

Почему он ни на что не жалуется?

Как это странно… когда все хорошо…

И отправился конверт в карман домашнего халата, а ноги – в тапочки… Зашуршали тапки, зашлепали. Женщина вышла из квартиры, спустилась этажом ниже. За дерматиновой обивкой залился соловьем дверной звонок соседской квартиры.

– Извините, Сергей Иванович, – женщина смущенно пожала плечами. – Неудобно вас беспокоить. Но податься мне некуда, понимаете?..

Женщина сдавленно всхлипнула.

– С сыном что-то неладное…

Сергей Иванович взволнованно развел руками:

– Да что вы, голубушка, Анна Ивановна? Что случилось? Успокойтесь…

Но только успокоиться Анне Ивановне не удалось. Она достала конверт и протянула его соседу.

– Вот, пишет… Все у него хорошо…

– Ну, во-от, – облегченно вздохнул Сергей Иванович. – Все хорошо. А вы волнуетесь…

– Поэтому и волнуюсь, – вздрогнули плечи Анны Ивановны, – потому что знаю. Он у меня такой… Если пишет, что все у него хорошо, значит очень трудно ему. И потом адрес воинской части какой-то странный.

Анна Ивановна ткнула пальцем в нижний угол конверта.

– Посмотрите сами. Вы же военный человек. В военкомате работаете. Что это за адрес?

Сергей Иванович посмотрел на ломаный детский подчерк на конверте и вздрогнул. Отвел от конверта глаза. Руки у него растерянно потянулись к пуговицам домашней рубашки.

– Обычный адрес, – расстроенно сказал он. – Сейчас у многих частей такие адреса. Для сохранения военной тайны.

Он взъерошил волосы.

– Ничего страшного. А сам-то он что про свою часть пишет?

Женщина опустила плечи.

– Пишет, что часть в каком-то степном районе. В Туркмении. Недалеко от какой-то границы. Закрытый район. Пишет, что ни души вокруг. Одни суслики. Маленькие, знаете, такие, шустрые, на кенгуру похожие. Он про этих сусликов целые истории рассказывает.

Женщина вздохнула:

– Нет там никаких сусликов.

– Ай-ай! – сердито воскликнул Сергей Иванович. – Зря, вы мамаша, сыну не верите. Если пишет суслики, значит, суслики. А не какие-нибудь тигры или гиены. Ай-ай…

Он поднялся с места и помахал конвертом.

– Напрасно вы волнуетесь, Анна Ивановна. У нас в армии самый крепкий порядок в таких частях. Дисциплина. Ответственность. Полевая почта! Это же понимать надо. Это вам не какое-нибудь паркетное заведение. Канцелярия там, контора, скрепки-булавочки… Служба! Понимаете… Настоящим делом сын занят. Радоваться надо! Кем он у вас там служит?

Женщина развела руками:

– Пишет, что хлеборезом в хозяйственном взводе. Хлеб он там режет. Чепуха какая-то… Хлеб режет целыми днями… Ни за что не поверю…

– Ай-ай, Анна Ивановна, – опять вскричал Сергей Иванович. – Армия доверила вашему сыну самое дорогое – хлеб. Да вы знаете, что хлеб – всему голова. Вот генеральный секретарь партии сам лично писал… Понимать же надо… такая высокая ответственность… Гордитесь, мамаша, гордитесь…

Он вдруг схватился за сердце. Кровь бросилась в лицо.

– Золотое у вас дите, – взволновано сказал он и вытащил из кармана упаковку валидола. – Хлеб режет для всей части. А вы…

Анна Ивановна смутилась. Подала соседу стакан воды. Вздохнула. Действительно, режет хлеб… Что ж тут такого?

Провалилось письмо в карман халата. Зашлепали тапочки по паркету. Скрипнула дверь.

Делом сын занят, делом…

Только какое же это дело?

Хлеб резать…

Но почему сосед без валидола с ней не разговаривает?.. Э-эх…

А сосед за закрытой дверью вдруг ударил по столу кулаком.

– Ниночка, – крикнул он жене. – У нас водка есть? Есть водка?.. Ну, не праздник сегодня… Не праздник…

Наоборот.

Он махнул рукой:

– Ладно, не ворчи… Хоть валерьянки налей полстакана. Кому война, а кому…

И опять кулак опустился на дрогнувший стол.

4

Шульгин, неповоротливый, неуклюжий, сидел, наклонясь вперед, не в силах опереться на вещевой мешок за спиной, который подобно неудобному горбу сталкивал его с узкой вертолетной скамьи десантного салона. Качались гудящие борта винтокрылой машины. Бортовые иллюминаторы то круто взлетали вверх, упираясь в пустое, бессмысленное небо, то падали вниз. Дрожали в полосах света бесчисленные пыльные крошки. Кружились по днищу вертолета клочки бумаги. Плясала около щеки черная мушка автомата. Трепетала перед глазами тонкая нить антенны.

Один из летчиков в светло-сером комбинезоне, выглаженном, элегантном, по сравнению с мешковатой формой пехоты, находился в десантном салоне. Улыбаясь, поглядывал в сторону напряженных солдат. Спокойно вертел в руках кубик Рубика. Выстраивал грани, почти не глядя. Изредка посматривал в иллюминатор. Похоже, он не воспринимал всерьез ни эту операцию, ни эту афганскую войну.