– Вот зараза такая, ранен! Нарвался все-таки, дурепа… Докладываю. Ранение тяжелое.

Роковое слово быстро понеслось по цепочке и уже через несколько секунд раздалось в полковом эфире.

Шульгин, почувствовавший и невольную досаду, и глухое раздражение, и жалость, тоже пополз к сержанту, царапая щеки о колючую траву. С другой стороны к раненому спешили ротный и Богунов. Алешин тоже пополз за всеми, но ротный остановил его жестом.

– Возвращайтесь во взвод, – приказал Орлов, – немедленно готовьте группу для эвакуации. Вызовите старшину роты. Здесь мы управимся сами…

Алешин развернулся в сторону холмиков свежевырытой земли. Несколько фонтанчиков вздыбленной пыли отметили его продвижение. Блеснули на другой стороне ущелья всполохи автоматного огня.

Орлов подобрался к раненому сержанту.

Незадачливый сержант вздрагивал, покачивался, и сквозь стоны изо рта толчками выливалась кровь. Не сразу обнаружилось и место ранения. Лишь после того, как стащили с него потрепанный бронежилет, грязный бушлат, разорвали тельняшку, мокрую от крови, нашлась непростая рана. Пуля скользнула в тело возле ключицы, пробила легкие и вышла бугорком на спине, пройдя невидимый путь вдоль всего тела. Видно, зацепила она сержанта уже на лету, когда он был отброшен рукой лейтенанта Алешина. И, может, вовсе и не ему предназначалась эта пуля. Ладная фигура Алешина, или крепко сбитая, мужицкая фигура Орлова, были куда приметнее жалкого силуэта сержанта.

Матиевский обтягивал рану бинтами, едва успевая накрывать расползающиеся пятна крови, еле слышно бормотал:

– Что ж, ранен… Терпи. Могло быть и хуже. Голова хоть цела. Выживешь, орел, не боись… У меня рука легкая. Не первого бинтую, – он кивнул в сторону офицеров. – Вон и Орлов был у меня на перевязке. И Богунов… Со счету я уже сбился… Понял…

Матиевский разорвал кончик бинта надвое, быстро затянул узелок, соорудил лохматый бантик.

– Думаешь, мне тебя жаль… Фига с два… Мне друзей своих жаль… Если бы что с Алешиным, или с ротным, или с Шульгиным случилось из-за такого салаги… Уж я бы тебе накрутил бинтов, член ты… Союза молодежи…

Матиевский повернулся к Шульгину.

– Я ведь отталкивал Орлова, хотел задержать. Разве можно, чтобы ротные лично под пули кидались. Ну, и задержал, – он коснулся рукой рассеченной брови, – вот они следы зверского насилия. Шарахнул меня командир каменной ладошкой…

Орлов, собиравший остатки аптечки в вещевой мешок, усмехнулся:

– Не лезь под руку, солдат. На войне к раненому бегут те, кто ближе всех. Святое дело. Сам погибай, а товарища выручай. Случится тебе вот так же беспомощно валяться, будешь знать, что товарищи немедля на помощь придут.

Шульгин подмигнул Матиевскому:

– На себя лучше посмотри… Тоже член Союза молодежи… Ремень винтовки пулей пробит, в вещмешке дырки, на прикладе царапины пулевого происхождения. Да ты сам через пули, как через решето просочился.

– Ага, – хмыкнул за спиной неунывающий Богунов, – посмотрите на этого члена… Каблук на сапоге сорван… Кажется, пулей. Слизало, как корова языком. Веселенькое дело… А у вас, товарищ лейтенант, смотрите, антенну перебило над самой головой. Чуть ниже, и девятка в сердце… Придется антенну менять. Запасная есть?..

– Есть, запасная… Поменяем, сержант, не проблема. Главное сейчас – этого доходягу с того света вытащить.

Раненого сержантика перевязали добросовестно. Запеленали ему всю грудь. Шульгин достал из своей личной аптечки промедол, заглушили раненому боль уколом наркотика, выдававшегося специально для таких случаев. Аккуратно перетащили безвольное, бесчувственное тело на плащ-палатку.

Сержант уже бредил под дурманящим действием промедола. Слезящиеся глаза заплыли туманом. Губы, искусанные до крови, вдруг задергались в идиотской улыбке.

Забыв о ранении, о боли, и даже о самой войне, раненый сержант вдруг фальшиво запел, перебивая несвязные слова песни идиотским смехом.

– Болванкой шле-е-пнуло по ба-а-ашне… Ха-ха-а…

Он отталкивал руки склонившихся над ним офицеров, словно они причиняли ему щекотку, и даже порывался встать.

– Действует промедол, – спокойно заметил Орлов. – Если будет дергаться, на вторую пулю нарвется, салага. Надо его перетаскивать. Действуем, ребята…

Но не так просто было волочить под прицельным огнем душманов беспокойно мечущееся тело раненого. Трудно было тащить по камням большую спеленатую куклу, не поднимая головы, плотно прижимаясь к земле. Минуты тянулись медленно. Свистел горячий свинец над головой, скалывая куски горной породы. Десятки враждебных глаз пристально следили за их действиями с противоположных высот через прицелы раскаленных стволов, а четверо взмокших парней вытягивали плащ-палатку с раненым сантиметр за сантиметром, тяжело дыша и выбиваясь из сил. Наконец они вытащили раненого на другой склон высоты. Уложили насколько можно удобнее и упали навзничь возле лихорадочно дрожащего тела.

15

– Задание выполнено, – молодцевато отрапортовали курсанты.

Один из них, худощавый, с едва заметной полоской юношеских усов, радостно улыбнулся:

– Машина скорой помощи будет ждать на перроне, – курсант торжествующе взмахнул рукой. – Как только сказали, что у вас муж в Афганистане, все пошло, как по маслу.

Он оживленно сверкнул глазами.

– Бригадир поезда ругался страшно и всех поднял на ноги. Ох, и выражался… Представляете!..

– Ну, скажешь тоже, – смущенно добавил второй, круглолицый курсант, – поругался бригадир немножко. Но там тоже сразу все поняли. Как только про Афганистан услышали. Сразу зашевелись…

Он смущенно потер крупный нос.

– Как по военной тревоге… Вы не волнуйтесь теперь. Все будет в порядке!

Вздрогнула полоска юношеских усов.

– Передайте мужу пламенный привет от курсантов Кремлевского высшего общевойскового училища.

Курсант откинул плечи назад, словно собирался отдать честь.

– Мы выпускаемся в этом году. Через четыре месяца станем командирами взводов. Может быть, даже доведется встретиться с вашим мужем. Как его фамилия?

– Лейтенант Алешин, – еле слышно прошептала девушка. – Он тоже сразу после вашего училища ушел в Афганистан. Тоже кремлевским курсантом был. После выпуска три месяца всего прослужил в учебной части в Ашхабаде, – девушка вдруг вздрогнула. – Может, его домой отпустят?.. Посмотреть на маленького… Разве нельзя отпустить?..

Курсанты переглянулись. Круглолицый бодро воскликнул:

– Конечно, отпустят. По семейным обстоятельствам! Обязаны дать отпуск! Вы ему срочную телеграмму дайте.

– Конечно, – оживилась девушка и обернулась к Анне Ивановне. – Телеграмму… Надо дать телеграмму! Срочную… Иначе могут не отпустить! Обязательно нужна телеграмма.

Она вцепилась в рукав Анны Ивановны неженской хваткой.

– Надо дать телеграмму…

– Обязательно дадим телеграмму, – успокоила ее Анна Ивановна. – Ты только не волнуйся. Сейчас отвезем тебя в родильный дом. Подождем от тебя новостей. И тут же телеграфируем твоему Алешину. Не беспокойся, ладно…

На перроне вокзала действительно уже прохаживались санитары с носилками. Курсанты издали замахали им рукой. Перед самой остановкой курсанты устроили в вагоне маленький переполох.

– Сначала выходит женщина… в положении, – решительно распорядился худощавый курсант, – все пассажиры остаются на местах…

– Не создавайте давки, товарищи, – извиняющимся тоном добавил круглолицый курсант, – все успеют… Без паники… На перроне скорая.

Но никто и не торопился. По всему вагону уже пронеслась новость, что у пассажирки загородной электрички начались роды. И горячее слово Афганистан зашелестело горящей соломой. Многие вытягивали шеи, чтобы взглянуть на бледную, испуганную женщину.

Санитары с ходу перешли в аллюр.

Они щелкнули пружинами носилок, схватились за ручки:

– Добро пожаловать в столицу-матушку, – добродушно пробасил один из них. – Москва сюрпризы любит…